Он был свеж как большой зеленый глянцевитый голландский огурец

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6

Всюду: вверху и внизу – пели жаворонки. Уже двое суток ревел шторм. Мой новый дом отчего-то сгорел. Неправдоподобно большими стали ее серые глаза. Тихо будет плыть этот корабль, без криков и выстрелов. Сильный ветер порывом налетел, закачал осины. Случайно или намеренно, она очутилось за столом моей соседкой. Бывает, и безнадежные выздоравливают, а благодаря препарату или вопреки ему – один бог знает.

Подчеркните все члены предложения. Обратите внимание на цельные словосочетания и фразеологизмы.

На крыльце сидело двое слуг. Часов в десять утра мы находились в двухстах метрах от кратера. Все побаивались его длинного языка. Около полудня обыкновенно появляется множество круглых высоких облаков. Маша с летчиком медленно пошли по росе. Слова его о покупке мертвых душ были произнесены во всю глотку. Я терялся в догадках. Как только я входил в парк, сотни птиц начинали суетиться на ветках. Мы с вами из одного теста. Много прежних знакомых перестало ездить к Татьяне Борисовне. В одной из сказок Андерсена засохший розовый куст покрывается среди жесткой зимы белыми пушистыми цветами. Два дня ему казались новы уединенные поля.

Подчеркните грамматические основы и обстоятельства места и времени.

И ты знай: пока я жива, у тебя есть место, где тебя ждут, всякого ждут. Я сплю, а надо мной строят дом. Карета подъехала и остановилась. В доме засуетились. Люди побежали, раздались голоса, и дом осветился. Люди тебя предупреждали… Не ходи за него, не суй шею в хомут… Говорили тебе? Ночью к ним постучали. В редакции для начала мне предложили написать о восстановлении железных дорог. В эту ночь в Покровске не зажигали огней. Не дремали по весне и в районе. В Сибири не любят горячку и спешку. Отговаривали его в школе, отговаривали друзья. Где-то играют на струнах и поют в два голоса. За дверью кто-то кашлянул. Сказали мне, что заходил за мною кто-то.

Расставьте недостающие знаки препинания.

На клумбе красовались розовые желтые и синие астры. Приближался осенний скверный туманный рассвет за окном. Ошибиться я не мог я слышал этот звучный сильный металлический голос. Для меня в слезах Кисочки в ее дрожи и тупом выражении лица чувствовалось несерьезная французская мелодрама где каждый золотник пустого дешевого горя заливается пудом слез. Он был свеж как большой зеленый глянцевитый голландский огурец. История обогащает нас новыми идеями и расширяет наш умственный горизонт. Прямая линия ярко-зеленой межи уходила вдаль и упиралась в свинцовый грозовой горизонт. Коричневой сморщенное лицо колдуньи собралось в недовольную гримасу. Лицо склонялось на узенькую сухощавую грудь еле-еле прикрытую дырявой рубахой. Быстрым давно отработанным и потому незаметным для него самого движением он установил нижнюю опоку притер ее к земляной площадке. Сперва запенивается белая голубая и розовая отечественная сирень через пять-шесть дней залиловеет низенькая персидская сирень. Одним словом кому мила степь кому горы кому морское пропахшее рыбой побережье а кому родная среднерусская природа тихие красавицы-реки с желтыми кувшинками и белыми лилиями доброе тихое солнышко Рязани…

Вставьте пропущенные буквы, раскрывая скобки и расставляя недостающие знаки препинания.

Не) смотря на трудную жизнь она не чу..ствовала себя несчас..ной. По ночам (не) смотря на звездное небо сырая тьма л..жилась на заштилевшее море. Воздух стал мягок и (не) смотря на двенадцатиградусный мороз мне показалось тепло. Ученик повторял прочитанное (не) смотря в книгу. (В) следстви.. сильного тумана поезд шел медленно. (В) виду сложившихся обстоятельств мы вынуждены были изменить наши планы. Воропаев старался убедить Софью Ивановну, что он беря в аренду дом никогда не имел (в) виду. жить с его доходов. За неимением свободного времени я не успел посмотреть новый фильм. В случае пожара этим штреком нужно к стволу бежать. Трактир по случаю воскресенья был полон.

Тире между подлежащим и сказуемым

Подчеркните подлежащее и сказуемое. Поставьте, где нужно,
тире. Плохой товарищ не подмога.
2) Сердце не камень.
3) Назначение искусства помогать людям полюбить жизнь.
4) И неподкупный голос мой был эхо русского народа.
5) Точность и краткость вот первые достоинства прозы.
6) Друга любить себя не щадить.
7) Земля как будто глобус.
8) Счастье умов благородных видеть довольство вокруг.
9) Дома города точно груды грязного снега.
10) Он скептик и материалист.

11) Жизнь пр..красна и удивительна.

12) Речевая культура человека это зеркало его духовной жизни.

13) Основной мотив моей жизни сделать чтонибудь полезное для людей.

14) Злой язык что стрела.

15) Ласковое слово что весенний день.

16) Знание орудие а не цель.

17) Человек любящий и умеющий читать счастливый человек.

18) Понять значит простить.

19) Уметь читать это озн..чает быть чутким к смыслу и красоте слова к его тончайшим оттенкам.

20) На судьбу жаловаться дело легкое, но пустое.

16. Перепишите, расставляя, где необходимо, знаки препинания. Подчеркните грамматические основы.

1) Жизнь не зрелище и не праздник жизнь трудное занятие.

2) Упрямство вовсе не твердость характера а слабость или просто боязнь нового (не)ведомого.

3) Книга может быть наиболее сложное и великое чудо из всех чудес с…творен(н)ых человечеством на пути его к счастью.

4) Упасть (не) беда беда (не) подняться.

5) Это ужас…но тяжелая работа ничего не делать.

6) Умение ра…борчиво писать первое правило вежливости.

7) Самое луч…шее прямо и просто сказанное слово.

8) Одиночество это еще не самое скверное в дни испытаний; самое скверное сидеть сложа руки.

17. Составьте предложения, используя слова, данные в скобках. Спишите, расставляя знаки препинания.

Александр Сергеевич Пушкин (в..личайшая гордость всемирной литературы). Повесть «Капитанская дочка» (одно из замечательных произведений поэта). Она (написать в 1836 году). Историческая основа повести (картины народной войны под предводительством Пугачёва).

Образность (являться отличительной чертой художественной литературы). Создать художественное произведение это значит (нарисовать целостную картину жизни). Творческий вымыс..л (помочь) поэту оживить события далёкого прошлого.

Второстепенные члены предложения

18. В каких предложениях прилагательные и порядковые числительные являются определениями, а в каких входят в именную часть сказуемого (подчеркните).

1) С горы открывался чудесный вид.— Вид с горы был чудесный. 2) Утром начался сильный дождь.— Утром дождь был сильный. 3) Мы живём в первом от площади доме.— Наш дом первый от площади. 4) В лагерь вернулись усталые туристы.— В лагерь туристы вернулись усталые. 5) Доводы комиссии были очень убедительные.— Комиссия представила убедительные аргументы.

19. Найдите согласованные и несогласованные определения. Укажите, чем они выражены и как связаны с определяемыми словами. Спишите, подчеркните грамматическую основу и обозначьте определения.

На бывшей окраине нашего города открыт новый спортивный комплекс. В центре его построено (невысокое куполообразное здание из стекла и б..тона. Это зимний ба..ейн для плавания. (С)лев.. находится футбольное поле с беговой дорожкой. Неподалёку устро..ны площадки для баскетбола и волейбола; есть два располож.-ных рядом теннисных корта. Для занятий лёгкой атлетикой отвед..на территория (с)прав.. .4 С утра до вечера в спортивном городке много ребят разного возр..ста. Их мечта сер..ёзно занима(т, ть)ся спортом (на)конец стала реальностью.

20. Выделите определяемые слова и приложения, поставьте, где необходимо, дефис.

Гора Говерла, озеро Сиваш, мороз воевода, инженер конструктор, Аника воин, художник самоучка, сторож старик, гриб подберёзовик, художник портретист, жук носорог, рак отшельник, слесарь инструментальщик, женщина врач, врач терапевт, Днепр река, бедняк крестьянин, крестьянин бедняк, нитки мулине, искусник повар, повар искусник, богатырь артиллерист, крошка сиротка, старик отец, инженер строитель, Дюма сын, пан офицер, самолёт бомбардировщик, птица зяблик, товарищ генерал, генерал Иванов, газета Вести, дома коробки.

21. Расставьте знаки препинания, подчеркните приложения.

1) Белые чайки рыболовы с криком носились над Днепром.

2) Высоко стоит солнце на небе горячо печ..т землю матушку.

4) Брод..т ветры скоморохи зад..вают провода.

5) На берегу реки вырос гигант завод.

6) Сердце камень тревогам закрыто.

7) Двор как плац мощен(н)ый булыжником.

8) Кстати семья хозяина состояла из жены и двух детей подростков.

9) Летчик испытатель пор..жал всех своим (не)пр..взойде..ым иску..твом.

10) Херсонес Таврический один из крупнейших археологических заповедников страны.

11) Алупкинский дворец музей интереснейший памятник архитектуры.

12) Каменец Подольский один из древних городов Украины.

22) Укажите, где глаголы в неопределённой форме служат обстоятельствами цели, где — дополнениями, а где — частью составного глагольного сказуемого.

1) Володя начал учи(т, ть)ся в родном селе. 2) Руководитель похода разрешил нам искупа(т, ть)ся. 3) Мы вышли из душной комнаты на крыльцо освежи (т, ть)ся.

4) Тренер предложил спортсменам яви (т, ть) ся на занятия утром. 5) Мы решили всем классом пойти на концерт.

23. Расставьте недостающие знаки препинания. Подчеркните сравнительные обороты.

1) Её глаза то широко раскрытые и светлые и радостные как день то полузастланные ресницами и глубокие и тёмные как ночь так и стояли перед его глазами.

2) Шёл мелкий жёсткий снег коловший лицо как иголками.

источник

В средине зимы Вронский провел очень скучную неделю. Он был приставлен к приехавшему в Петербург иностранному принцу и должен был показывать ему достопримечательности Петербурга. Вронский сам был представителен, кроме того, обладал искусством держать себя достойно-почтительно и имел привычку в обращении с такими лицами; потому он и был приставлен к принцу. Но обязанность его показалась ему очень тяжела. Принц желал ничего не упустить такого, про что дома у него спросят, видел ли он это в России; да и сам желал воспользоваться, сколько возможно, русскими удовольствиями. Вронский обязан был руководить его в том и в другом. По утрам они ездили осматривать достопримечательности, по вечерам участвовали в национальных удовольствиях. Принц пользовался необыкновенным даже между принцами здоровьем; и гимнастикой и хорошим уходом за своим телом он довел себя до такой силы, что, несмотря на излишества, которым он предавался в удовольствиях, он был свеж, как большой зеленый глянцевитый голландский огурец. Принц много путешествовал и находил, что одна из главных выгод теперешней легкости путей сообщений состоит в доступности национальных удовольствий. Он был в Испании и там давал серенады и сблизился с испанкой, игравшею на мандолине. В Швейцарии убил гемза. В Англии скакал в красном фраке через заборы и на пари убил двести фазанов. В Турции был в гареме, в Индии ездил на слоне и теперь в России желал вкусить всех специально русских удовольствий.

Вронскому, бывшему при нем как бы главным церемониймейстером, большого труда стоило распределять все предлагаемые принцу различными лицами русские удовольствия. Были и рысаки, и блины, и медвежьи охоты, и тройки, и цыгане, и кутежи с русским битьем посуды. И принц с чрезвычайною легкостью усвоил себе русский дух, бил подносы с посудой, сажал на колени цыганку и, казалось, спрашивал: – что же еще, или только в этом и состоит весь русский дух?

В сущности из всех русских удовольствий более всего нравились принцу французские актрисы, балетная танцовщица и шампанское с белою печатью. Вронский имел привычку к принцам, – но, оттого ли, что он сам в последнее время переменился, или от слишком большой близости с этим принцем, – эта неделя показалась ему страшно тяжела. Он всю эту неделю не переставая испытывал чувство, подобное чувству человека, который был бы приставлен к опасному сумасшедшему, боялся бы сумасшедшего и вместе, по близости к нему, боялся бы и за свой ум. Вронский постоянно чувствовал необходимость, ни на секунду не ослаблять тона строгой официальной почтительности, чтобы не быть оскорбленным. Манера обращения принца с теми самыми лицами, которые, к удивлению Вронского, из кожи вон лезли, чтобы доставлять ему русские удовольствия, была презрительна. Его суждения о русских женщинах, которых он желал изучать, не раз заставляли Вронского краснеть от негодования. Главная же причина, почему принц был особенно тяжел Вронскому, была та, что он невольно видел в нем себя самого. И то, что он видел в этом зеркале, не льстило его самолюбию. Это был очень глупый, и очень уверенный, и очень здоровый, и очень чистоплотный человек, и больше ничего. Он был джентльмен – это была правда, и Вронский не мог отрицать этого. Он был ровен и неискателен с высшими, был свободен и прост в обращении с равными и был презрительно добродушен с низшими. Вронский сам был таковым и считал это большим достоинством; но в отношении принца он был низший, и это презрительно-добродушное отношение к нему возмущало его.

«Глупая говядина! Неужели я такой!» – думал он.

Как бы то ни было, когда он простился с ним на седьмой день, пред отъездом его в Москву, и получил благодарность, он был счастлив, что избавился от этого неловкого положения и неприятного зеркала. Он простился с ним на станции, возвращаясь с медвежьей охоты, где всю ночь у них было представление русского молодечества.

Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку от Анны. Она писала: – «Я больна и несчастлива. Я не могу выезжать, но и не могу долее не видать вас. Приезжайте вечером. В семь часов Алексей Александрович едет на совет и пробудет до десяти». Подумав с минуту о странности того, что она зовет его прямо к себе, несмотря на требование мужа не принимать его, он решил, что поедет.

Вронский был в эту зиму произведен в полковники, вышел из полка и жил один. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важную роль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажег свечу. «Что такое? Что? Что такое страшное я видел во сне? Да, да. Мужик-обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенной бородкой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего не было во сне, – сказал он себе. – Но отчего же это было так ужасно?» Он живо вспомнил опять мужика и те непонятные французские слова, которые произносил этот мужик, и ужас пробежал холодом по его спине.

«Что за вздор!» – подумал Вронский и взглянул на часы.

Была уже половина девятого. Он позвонил человека, поспешно оделся и вышел на крыльцо, совершенно забыв про сон и мучась только тем, что опоздал. Подъезжая к крыльцу Карениных, он взглянул на часы и увидал, что было без десяти минут девять. Высокая, узенькая карета, запряженная парой серых, стояла у подъезда. Он узнал карету Анны. «Она едет ко мне, – подумал Вронский, – и лучше бы было. Неприятно мне входить в этот дом. Но все равно; я не могу прятаться», – сказал он себе, и с теми, усвоенными им с детства, приемами человека, которому нечего стыдиться, Вронский вышел из саней и подошел к двери. Дверь отворилась, и швейцар с пледом на руке подозвал карету. Вронский, не привыкший замечать подробности, заметил, однако, теперь удивленное выражение, с которым швейцар взглянул на него. В самых дверях Вронский почти столкнулся с Алексеем Александровичем. Рожок газа прямо освещал бескровное, осунувшееся лицо под черною шляпой и белый галстук, блестевший из-за бобра пальто. Неподвижные, тусклые глаза Каренина устремились на лицо Вронского. Вронский поклонился, и Алексей Александрович, пожевав ртом, поднял руку к шляпе и прошел. Вронский видел, как он, не оглядываясь, сел в карету, принял в окно плед и бинокль и скрылся. Вронский вошел в переднюю. Брови его были нахмурены, и глаза блестели злым и гордым блеском.

«Вот положение! – думал он. – Если б он боролся, отстаивал свою честь, я бы мог действовать, выразить свои чувства; но эта слабость или подлость… Он ставит меня в положение обманщика, тогда как я не хотел и не хочу этим быть».

Со времени своего объяснения с Анной, в саду Вреде мысли Вронского много изменились. Он, невольно покоряясь слабости Анны, которая отдавалась ему вся и ожидала только от него решения ее судьбы, вперед покоряясь всему, давно перестал думать, чтобы связь эта могла кончиться, как он думал тогда. Честолюбивые планы его опять отступили на задний план, и он, чувствуя, что вышел из того круга деятельности, в котором все было определено, отдавался весь своему чувству, и чувство это все сильнее и сильнее привязывало его к ней.

Еще в передней он услыхал ее удаляющиеся шаги. Он понял, что она ждала его, прислушивалась и теперь вернулась в гостиную.

– Нет! – вскрикнула она, увидав его, и при первом звуке ее голоса слезы вступили ей в глаза, – нет, если это так будет продолжаться, то это случится еще гораздо, гораздо прежде!

– Что? Я жду, мучаюсь, час, два… Нет, я не буду. Я не могу ссориться с тобой. Верно, ты не мог. Нет, не буду!

Она положила обе руки на его плечи и долго смотрела на него глубоким, восторженным и вместе испытующим взглядом. Она изучала его лицо за то время, которое она не видала его. Она, как и при всяком свидании, сводила в одно свое воображаемое представление о нем (несравненно лучшее, невозможное в действительности) с ним, каким он был.

– Ты встретил его? – спросила она, когда они сели у стола под лампой. – Вот тебе наказание за то, что опоздал.

– Да, но как же? Он должен был быть в совете?

– Он был и вернулся и опять поехал куда-то. Но это ничего. Не говори про это. Где ты был? Все с принцем?

Она знала все подробности его жизни. Он хотел сказать, что не спал всю ночь и заснул, но, глядя на ее взволнованное и счастливое лицо, ему совестно стало. И он сказал, что ему надо было ехать дать отчет об отъезде принца.

– Но теперь кончилось? Он уехал?

– Слава богу, кончилось. Ты не поверишь, как мне невыносимо было это.

– Отчего ж? Ведь это всегдашняя жизнь вас всех, молодых мужчин, – сказала она, насупив брови, и, взявшись за вязанье, которое лежало на столе, стала, не глядя на Вронского, выпрастывать из него крючок.

– Я уже давно оставил эту жизнь, – сказал он, удивляясь перемене выражения ее лица и стараясь проникнуть его значение. – И признаюсь, – сказал он, улыбкой выставляя свои плотные белые зубы, – я в эту неделю как в зеркало смотрелся, глядя на эту жизнь, и мне неприятно было.

Она держала в руках вязанье, но не вязала, а смотрела на него странным, блестящим и недружелюбным взглядом.

– Нынче утром Лиза заезжала ко мне – они еще не боятся ездить ко мне, несмотря на графиню Лидию Ивановну, – вставила она, – и рассказывала про ваш афинский вечер. Какая гадость!

– Я только хотел сказать, что….

– Это Тherese была, которую ты знал прежде?

– Как вы гадки, мужчины! Как вы не можете себе представить, что женщина этого не может забыть, – говорила она, горячась все более и более и этим открывая ему причину своего раздражения. – Особенно женщина, которая не может знать твоей жизни. Что я знаю? что я знала? – говорила она, – то, что ты скажешь мне. А почем я знаю, правду ли ты говорил мне…

– Анна! Ты оскорбляешь меня. Разве ты не веришь мне? Разве я не сказал тебе, что у меня нет мысли, которую бы я не открыл тебе?

– Да, да, – сказала она, видимо стараясь отогнать ревнивые мысли. – Но если бы ты знал, как мне тяжело! Я верю, верю тебе… Так что ты говорил?

Но он не мог сразу вспомнить того, что он хотел сказать. Эти припадки ревности, в последнее время все чаще чаще находившие на нее, ужасали его и, как он ни старался скрывать это, охлаждали его к ней, несмотря на то, что он знал, что причина ревности была любовь к нему. Сколько раз он говорил себе, что ее любовь была счастье; и вот она любила его, как может любитъ женщина, для которой любовь перевесила все блага в жизни, – и он был гораздо дальше от счастья, чем когда он поехал за ней из Москвы. Тогда он считал себя несчастливым, но счастье было впереди; теперь же он чувствовал, что лучшее счастье было уже назади. Она была совсем не та, какою он видел ее первое время. И нравственно и физически она изменилась к худшему. Она вся расширела, и в лице ее, в то время как она говорила об актрисе, было злое, искажавшее ее лицо выражение. Он смотрел на нее, как смотрит человек на сорванный им и завядший цветок, в котором он с трудом узнает красоту, за которую он сорвал и погубил его. И, несмотря на то, он чувствовал, что тогда, когда любовь его была сильнее, он мог, если бы сильно захотел этого, вырвать эту любовь из своего сердца, но теперь, когда, как в эту минуту, ему казалось, что он не чувствовал любви к ней, он знал, что связь его с ней не может быть разорвана.

источник

Из вчерашнего НГ-EXLIBRIS-а

Дарья Николаевна Еремеева – прозаик, переводчик, старший научный сотрудник Государственного музея Л.Н. Толстого.

В московском издательстве «Бослен» готовится к выходу книга Дарьи Еремеевой «Граф Лев Толстой. Как шутил, кого любил, чем восхищался и что осуждал яснополянский гений». Автор, научный сотрудник Государственного музея Л.Н. Толстого, попыталась уйти от привычного образа «великого старца» – неулыбчивого мудреца, серьезного моралиста, реалиста-эпика – и показать читателю «другого» Толстого. Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги.

«Он был свеж, как большой

Есть тип филологов-перфекционистов, книжников, для которых любое отклонение от железных норм и правил усредненного русского языка и общепринятой стилистики равносильно преступлению. Мне доводилось слышать утверждения о том, что Толстого «нужно править, редактировать, чистить» – ведь как можно постоянно, по нескольку раз повторять в предложениях одно и то же слово? Как можно допускать такие длинные, неудобоваримые периоды? И, наконец, – любимейший козырь современных «редакторов» Толстого: как это вообще возможно: «накурившись, между солдатами завязался разговор»?

Есть также расхожее мнение о Толстом – исключительно реалисте-моралисте, который «все объясняет» и не оставляет исследователям возможности «копать вглубь», искать символику, подтекст, нюансы.

Подобные мысли могут возникнуть лишь у людей, поверхностно знакомых с творческой манерой Толстого. Возможно, им будет странно узнать, что Толстой иногда специально избегал гладкописи – естественная свобода авторской речи и даже шероховатость ему были важнее лакировки и «сделанности». Это, разумеется, не означает грубых стилистических ошибок, это также и не щеголеватая небрежность (как у охотничьего наряда Стивы Облонского), а скорее свобода движения, которую дает широкая «толстовка» в отличие от идеально сшитого корсета или фрака.

Исследователь творчества Толстого Эдуард Бабаев в своей книге «Роман и время» приводит интересный пример такой свободной манеры письма: «Это излюбленный способ Толстого – взять метафору и реализовать ее до конца. «Иностранный принц был свеж, как огурец». Элементарное сравнение Толстой реализует в странном описании: «Он был свеж, как большой зеленый глянцевитый голландский огурец». Принц, собственно говоря, присутствует только в местоимении «он» – все остальное относится к огурцу, а между тем это описание обладает даже психологической подробностью. »

В статье «О языке народных книжек» Толстой пишет: «…Я советую не то что употреблять простонародные, мужицкие и понятные слова, а советую употреблять хорошие, сильные слова и не советую употреблять неточные, неясные, необразные слова». Своим помощникам по издательству «Посредник», задумавшим выпускать журнал для широкого народного читателя, Толстой дал следующий совет: «Язык надо бы по всем отделам держать в чистоте – не то чтобы он был однообразен, а напротив – чтобы не было того однообразного литературного языка, всегда прикрывающего пустоту. Пусть будет язык Карамзина, Филарета, попа Аввакума, но только не наш газетный».

Разумеется, нельзя сказать, что язык самого Толстого идеален. Но он жив, ярок, своеобразен, иногда несколько громоздок, но узнаваем с первых строк. Если художественные произведения Толстого наполнены магией естественного слога, от которого невозможно оторваться, то его статьи и философские трактаты таковы не всегда, и не всем их чтение дается легко. У Ивана Алексеевича Бунина, который, заметим, Толстого боготворил, есть ранний рассказ «На даче». Один из героев этого рассказа в беседе произносит нечто вроде пародии на толстовскую манеру писать: «Я слышу разговор о Толстом, – продолжал Петр Алексеевич, оглядывая всех и подчеркивая слова, – и вот мне перестало хотеться того, чего прежде хотелось, и стало хотеться того, чего прежде не хотелось. И когда я понял то, что понял, я перестал делать то, чего не надо делать, и стал делать то, чего не делал и что нужно делать.

– Очень, очень удачно скопирован Толстой! – подхватил Бобрицкий.

– Какой догадливый! – пробормотал Петр Алексеевич, раздувая ноздри».

Софья Андреевна, с первых же лет замужества по нескольку раз перебелявшая рукописи мужа и делавшая это с увлечением и радостью, после духовного перелома Толстого почти перестала переписывать его публицистику и статьи, содержавшие его новые идеи, – ей попросту перестало нравиться. Есть интереснейшее воспоминание Ильи Львовича о том, как его дядя – брат Толстого Сергей Николаевич – однажды пошутил на тему несколько тяжеловесного слога его статей и трактатов: «В последние годы жизни Сергея Николаевича отец был с ним особенно дружен и любил делиться с ним своими мыслями. Как-то он дал ему одну из своих философских статей и просил его прочесть и сказать свое мнение.

Дядя Сережа добросовестно прочел всю книгу и, возвращая ее, сказал:

– Помнишь, Левочка, как мы, бывало, езжали на перекладных? Осень, грязь замерзла колчами, сидишь в тарантасе, на жестких дрожинах, бьет тебя то о спинку, то о бока, сиденье из-под тебя выскакивает, мочи нет – и вдруг выезжаешь на гладкое шоссе, и подают тебе чудную венскую коляску, запряженную четвериком хороших лошадей. Так вот, читая тебя, только в одном месте я почувствовал, что пересел в коляску. Это место – страничка из Герцена, которую ты приводишь, а все остальное – твое, – это колчи и тарантас.

Говоря такие вещи, дядя Сережа, конечно, знал, что отец за это не обидится и будет вместе с ним от души хохотать.

Ведь действительно трудно было сделать вывод более неожиданный, и, конечно, кроме дяди Сережи, никто не решился бы сказать отцу что-нибудь подобное».

Еще два слова о пресловутом курящем разговоре, ставшем в среде филологов почти хрестоматийным примером небрежности слога: «Накурившись, между солдатами завязался разговор» – эту фразу мы находим в поздней повести Толстого «Хаджи-Мурат». Обычно ее приводят после цитаты из чеховской «Жалобной книги», где: «Подъезжая к станции, с меня слетела шляпа». Если с насмешливой фразой Чехова понятно, то как быть с Толстым? Любопытно, что в 20-м томе полного собрания сочинений писателя, в черновых редакциях и вариантах «Анны Карениной» мы находим очень похожую конструкцию: «С полными ртами и мокрыми губами от пахучих водок, разговор оживился между мужчинами у закуски». То есть разговор у Толстого не просто курит, но еще и пьет водки и закусывает! Конструкция, разумеется, не совсем русская и естественная – такой абсолютный деепричастный оборот нормален в романских языках, и писатели-дворяне, хорошо владевшие иностранными языками, привыкли к нему настолько, что иной раз переносили и «к себе», что, конечно, пережиток скорее XVIII века. С другой стороны – тут чувствуется естественное желание сделать предложение более объемным. Напомним также, что Толстой иногда шел в ущерб правильности ради «оживления» фразы, чтобы она не усыпляла нас своей «накатанностью». Это было свойством натуры Толстого – он любил разбивать шаблоны, расшатывать наши привычные представления о мире. И язык тоже помогал ему в этом. Иногда он поступал так намеренно, а иногда возникает впечатление, что он как будто вообще забывал о стиле, увлекшись содержанием. Позже, перечитав, он замечал шероховатости, но «оставлял так», потому что ценил первоначальный «живой» импульс.

В «Крейцеровой сонате» есть момент, когда в одном (!) абзаце 12 раз повторяется слово «выражение», но при первом прочтении мы не замечаем этого – настолько сильно само описание. «И подкравшись тихо, я вдруг отворил дверь. Помню выражение их лиц. Я помню это выражение, потому что выражение это доставило мне мучительную радость. Это было выражение ужаса. Этого-то мне и надо было. Я никогда не забуду выражение отчаянного ужаса, которое выступило в первую секунду на обоих их лицах, когда они увидали меня. Он сидел, кажется, за столом, но, увидав или услыхав меня, вскочил на ноги и остановился спиной к шкафу. На его лице было одно очень несомненное выражение ужаса. На ее лице было то же выражение ужаса, но с ним вместе было и другое. Если бы оно было одно, может быть, не случилось бы того, что случилось; но в выражении ее лица было, по крайней мере показалось мне в первое мгновенье, было еще огорченье, недовольство тем, что нарушили ее увлечение любовью и ее счастье с ним. Ей как будто ничего не нужно было, кроме того, чтобы ей не мешали быть счастливой теперь. То и другое выражение только мгновение держалось на их лицах. Выражение ужаса в его лице тотчас же сменилось выражением вопроса: можно лгать или нет? Если можно, то надо начинать. Если нет, то начнется еще что-то другое. Но что? Он вопросительно взглянул на нее. На ее лице выражение досады и огорчения сменилось, как мне показалось, когда она взглянула на него, заботою о нем».

Толстой бесконечно повторяет «мрачный аккорд» и создает тревожную тональность.

Помните «необработанный» голос Наташи, когда она поет для гостей? «И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и все в мире сделалось разделенным на три темпа: «Ohmiocrudeleaffetto. Раз, два, три. раз, два. три. раз. Ohmiocrudeleaffetto. Раз, два три. раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. – Все это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – все это вздор. а вот оно – настоящее. Ну, Наташа, ну, голубчик! ну, матушка. Как она этот si возьмет. Взяла? Слава Богу. – И он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. – Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» – подумал он». Как слушает Николай Наташу – так и мы впервые читаем Толстого и удивляемся: «Откуда он это знает? Как он сумел описать это? Как он мог почувствовать то, что могу чувствовать только я?» «Надо же, и эту ноту взял…» И мы, как те знатоки – сначала просто наслаждаемся и лишь потом, разбирая «по косточкам» стиль Толстого, начинаем удивляться неправильностям, длиннотам, резким переходам и накурившемуся разговору, который вдруг тоже превращается в нечто живое и существует сам по себе. То он «весело разгорелся и затрещал», то он потух, то оживился, и, наверное, Толстой мог бы, войдя в раж, так вжиться в ситуацию, что написать даже: «Накурившись и наевшись, разговор подумал. », и мы бы не сразу заметили это, увлеченные повествованием.

Но перейдем к следующей претензии, которую часто предъявляют Толстому-стилисту. Считается, что он все объясняет за нас, все толкует, учит, разжевывает так, что у читателя не остается шанса «найти сокровище» самому, без указки автора. Я хочу опровергнуть это утверждение на одном-единственном, никогда еще не разбиравшемся филологами примере из «Анны Карениной». В книге есть персонаж Варенька – «девушка-ангел». Она появляется во второй части романа, в сцене на водах, куда Кити Щербацкая с семьей приехала поправить здоровье. Варенька эта – молодая девушка, дочь повара, воспитанная г-жой Шталь.

«M-lle Варенька эта была не то что не первой молодости, но как бы существо без молодости: ей можно было дать и девятнадцать и тридцать лет. Если разбирать ее черты, она, несмотря на болезненный цвет лица, была скорее красива, чем дурна. Она была бы и хорошо сложена, если бы не слишком большая сухость тела и несоразмерная голова по среднему росту; но она не должна была быть привлекательна для мужчин. Она была похожа на прекрасный, хотя еще и полный лепестков, но уже отцветший, без запаха цветок. Кроме того, она не могла быть привлекательною для мужчин еще и потому, что ей недоставало того, чего слишком много было в Кити, – сдержанного огня жизни и сознания своей привлекательности».

Казалось бы, Толстой дает исчерпывающую характеристику внешности девушки и после почти ничего не добавляет, разве что постоянно использует эпитет «милая». Но исчерпывающим это описание кажется лишь на первый взгляд. Кроме сравнения с цветком тут есть и второе, непрямое сравнение. В этом описании Вареньки запомним фразу о слишком большой сухости тела и несоразмерной голове. А вот еще один штрих к ее портрету: «Варенька в своем темном платье, в черной, с отогнутыми вниз полями шляпе ходила со слепою француженкой во всю длину галереи, и каждый раз, как она встречалась с Кити, они перекидывались дружелюбным взглядом». Отметим шляпу с отогнутыми полями, о которой чуть позже некий полковник в разговоре с Кити скажет так: «Тут вмешалась эта… эта в шляпе грибом. Русская, кажется», – сказал полковник.

Варенька, подружившись с Кити, обещает приехать к ней, когда та выйдет замуж, и, исполняя свое обещание, посещает ее в имении Левина. Там же гостит Сергей Иванович Кознышев, человек, по типу близкий Вареньке, – «духовный», как отзывается о нем Левин, или «головной». Между ними возникает симпатия, и все надеются на то, что Кознышев объяснится с ней. Нам же важно то, что для этого объяснения Толстой отправляет Кознышева и Вареньку собирать грибы.

«Чувство радости от близости к ней все усиливаясь, дошло до того, что, подавая ей в ее корзинку найденный им огромный на тонком корне (вспомним большую голову на тонком теле Вареньки) с завернувшимися краями березовый гриб (вспомним отогнутые края шляпы «грибом»), он взглянул ей в глаза и, заметив краску радостного и испуганного волнения, покрывшую ее лицо, сам смутился и улыбнулся ей молча такою улыбкой, которая слишком много говорила».

Далее Кознышев долго размышляет о возможности женитьбы на ней, взвешивает все за и против и все же не решается сделать предложение.

«И как только эти слова были сказаны, и он и она поняли, что дело кончено, что то, что должно было быть сказано, не будет сказано, и волнение их, дошедшее пред этим до высшей степени, стало утихать.

– Березовый гриб – корень его напоминает двухдневную небритую бороду брюнета, – сказал уже покойно Сергей Иванович.

– Да, это правда, – улыбаясь, отвечала Варенька, и невольно направление их прогулки изменилось. Они стали приближаться к детям. Вареньке было и больно и стыдно, но вместе с тем она испытывала и чувство облегчения…»

Итак, Толстой выстроил внешний облик Вареньки и прогулку в лесу, которая должна была стать и не стала для нее судьбоносной, в «грибном» стиле: у нее большая голова при сухом теле, шляпа «грибом» с отогнутыми краями, Кознышев протягивает ей подберезовик с огромной шляпкой на тонком корне и тоже с «завернувшимися краями», и, наконец, именно при сборе грибов и разговоре о них она упускает свое счастье.

Намеренно ли Толстой таким образом создавал этот образ или же так само собой вышло – мы не знаем: у нас не так много черновиков «Анны Карениной» с пометами Толстого. Хотя большая голова Вареньки появилась в набросках не сразу (в первом варианте этой детали не было), и она, возможно, просто намекала на «рассудочный» тип личности. Вспомним Каренина («головного человека»), у которого Лев Толстой сознательно выбрал эту фамилию (от греч. «Каренон» – голова). Нерешительность Кознышева восполняется логическими размышлениями, и к Вареньке он также подходит логически: «Если так, – сказал он себе, – я должен обдумать и решить, а не отдаваться, как мальчик, увлечению минуты».

На примере Вареньки мы видим, как серьезно Лев Толстой относился к созданию образа даже второстепенного персонажа и что расхожее мнение о Толстом как все объясняющем и разжевывающем авторе обманчиво. Внешнее, подробное описание героя не всегда бывает исчерпывающим, есть и вот такие скрытые детали. Толстой всегда остается всеохватным творцом, которому важно все: жест, шляпа, цвет одежды, случайная фраза, и даже простой гриб может стать важным элементом образа героя. И перечитывать Толстого и изучать его – все равно что ходить за грибами в ясный день после дождя. На, казалось бы, исхоженной тропинке обязательно найдется свежий, неясно откуда появившийся гриб.»

Перечитывать классику – это как искать грибы после дождя. Константин Сомов. Прогулка после дождя. 1896. Русский музей

источник

Нешаблонный Толстой, пахучие водки и девушка-гриб

Об авторе: Дарья Николаевна Еремеева – прозаик, переводчик, старший научный сотрудник Государственного музея Л.Н. Толстого.

Он был свеж, как большой

– Очень, очень удачно скопирован Толстой! – подхватил Бобрицкий.

– Какой догадливый! – пробормотал Петр Алексеевич, раздувая ноздри».

Дядя Сережа добросовестно прочел всю книгу и, возвращая ее, сказал:

Толстой бесконечно повторяет «мрачный аккорд» и создает тревожную тональность.

Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

источник